Вот эту Бездну, Пустоту, Ничто - не могу понять. Не могу понять, как можно с этим жить и ничего больше не хотеть. Хотя, это логично, наверное, - если хотеть нечем, то и ущербность не чувствуется. Раньше люди боялись оживших мертвецов, оборотней, ведьм. А мне вот становится жутко от того, что где-то рядом эти дыры в небытие в облике людей. И никаким образом до них не достучаться и не докричаться - потому что некому слышать. Никого нет дома - там, внутри. А из небытия может возникнуть что угодно. Вот была только что лишь куча протоплазмы, озабоченной одним поиском корма - и вдруг ревущая толпа: "убей!" убей!" "распни его!" А потом, спустя некоторое время, невинно-стеклянные глаза: "а я что? я ничего!" "а что я сделал?" "все такие" "ну ладно, не буду больше" "да ладно - фигня..."
Я даже не знаю, как выразить это ощущение нечеловеческого в человеке...

— Ну, присаживайся, приятель, — сказал Михель. — Выпьем по стакану вина.
Он вышел в другую комнату и скоро вернулся с большим кувшином и двумя пузатыми стеклянными стаканами — точь-в-точь такими, какие делали на заводе у Петера.
Налив вина себе и гостю, он завел разговор о всякой всячине, о чужих краях, где ему не раз довелось побывать, о прекрасных городах и реках, о больших кораблях, пересекающих моря, и наконец так раззадорил Петера, что тому до смерти захотелось поездить по белу свету и посмотреть на все его диковинки.
— Да, вот это жизнь!.. — сказал он. — А мы-то, дураки, сидим весь век на одном месте и ничего не видим, кроме елок да сосен.
— Что ж, — лукаво прищурившись, сказал Михель-Великан. — И тебе пути не заказаны. Можно и постранствовать, и делом позаняться. Все можно — только бы хватило смелости, твердости, здравого смысла... Только бы не мешало глупое сердце!.. А как оно мешает, черт побери!.. Вспомни-ка, сколько раз тебе в голову приходили какие-нибудь славные затеи, а сердце вдруг дрогнет, заколотится, ты и струсишь ни с того ни с сего. А если кто-нибудь обидит тебя, да еще ни за что ни про что? Кажется, и думать не о чем, а сердце ноет, щемит... Ну вот скажи-ка мне сам: когда тебя вчера вечером обозвали обманщиком и вытолкали из трактира, голова у тебя заболела, что ли? А когда судейские описали твой завод и дом, у тебя, может быть, заболел живот? Ну, говори прямо, что у тебя заболело?
— Сердце, — сказал Петер.
И, словно подтверждая его слова, сердце у него в груди тревожно сжалось и забилось часто-часто.
— Так, — сказал Михель-Великан и покачал головой. — Мне вот говорил кое-кто, что ты, покуда у тебя были деньги, не жалея, раздавал их всяким побирушкам да попрошайкам. Правда это?
— Правда, — шепотом сказал Петер.
Михель кивнул головой.
— Так, — повторил он опять. — А скажи мне, зачем ты это делал? Какая тебе от этого польза? Что ты получил за свои деньги? Пожелания всяких благ и доброго здоровья! Ну и что же, ты стал от этого здоровее? Да половины этих выброшенных денег хватило бы, чтобы держать при себе хорошего врача. А это было бы гораздо полезнее для твоего здоровья, чем все пожелания, вместе взятые. Знал ты это? Знал. Что же тебя заставляло всякий раз, когда какой-нибудь грязный нищий протягивал тебе свою помятую шляпу, опускать руку в карман? Сердце, опять-таки сердце, а не глаза, не язык, не руки и не ноги. Ты, как говорится, слишком близко все принимал к сердцу.
— Но как же это сделать, чтобы этого не было? — спросил Петер. — Сердцу не прикажешь!.. Вот и сейчас — я бы так хотел, чтоб оно перестало дрожать и болеть. А оно дрожит и болит.
Михель засмеялся.
— Ну еще бы! — сказал он. — Где тебе с ним справиться! Люди покрепче и те не могут совладать со всеми его прихотями и причудами. Знаешь что, братец, отдай-ка ты его лучше мне. Увидишь, как я с ним управлюсь.
— Что? — в ужасе закричал Петер. — Отдать вам сердце?.. Но ведь я же умру на месте. Нет, нет, ни за что!
— Пустое! — сказал Михель. — Это если бы кто-нибудь из ваших господ хирургов вздумал вынуть из тебя сердце, тогда ты бы, конечно, не прожил и минуты. Ну, а я — другое дело. И жив будешь и здоров, как никогда. Да вот поди сюда, погляди своими глазами... Сам увидишь, что бояться нечего.
Он встал, отворил дверь в соседнюю комнату и поманил Петера рукой:
— Входи сюда, приятель, не бойся! Тут есть на что поглядеть.
Петер переступил порог и невольно остановился, не смея поверить своим глазам.
Сердце в груди у него так сильно сжалось, что он едва перевел дыхание.
Вдоль стен на длинных деревянных полках стояли рядами стеклянные банки, до самых краев налитые какой-то прозрачной жидкостью.
А в каждой банке лежало человеческое сердце. Сверху на ярлычке, приклеенном к стеклу, было написано имя и прозвище того, в чьей груди оно раньше билось.
Петер медленно пошел вдоль полок, читая ярлычок за ярлычком. На одном было написано: "сердце господина начальника округа", на другом — "сердце главного лесничего". На третьем просто — "Иезекиил Толстый", на пятом — "король танцев".
Дальше подряд стояли шесть сердец скупщиков хлеба, три сердца богатых ростовщиков, два таможенных сердца,четыре судейских...
Словом, много сердец и много почтенных имен, известных всей округе.
— Видишь, — сказал Михель-Великан, — ни одно из этих сердец не сжимается больше ни от страха, ни от огорчения. Их бывшие хозяева избавились раз навсегда от всяких забот, тревог, неприятностей и прекрасно чувствуют себя, с тех пор как выселили из своей груди беспокойного жильца.
— Да, но что же теперь у них в груди вместо сердца? — спросил, запинаясь, Петер, у которого голова пошла кругом от всего, что он видел и слышал.
— А вот что, — спокойно ответил Михель. Он выдвинул какой-то ящик и достал оттуда каменное сердце.
— Это? — переспросил Петер, задыхаясь, и холодная дрожь пробежала у него по спине.— Мраморное сердце?.. Но ведь от него, должно быть, очень холодно в груди?
— Конечно, оно немного холодит, — сказал Михель, — но это очень приятная прохлада. Да и зачем, собственно, сердце непременно должно быть горячим? Зимой, когда холодно, вишневая наливка греет куда лучше, чем самое горячее сердце. А летом, когда и без того душно и жарко, ты и не поверишь, как славно освежает такое мраморное сердечко. А главное — оно-то уж не забьется у тебя ни от страха, ни от тревоги, ни от глупой жалости. Очень удобно!

Но никак, дурак я, не привыкну,
Что живу средь гоблинов свирепых,
Что и сам я, собственно, такой же
И что пища наша – только падаль.
…………………………………..
Всё ж иной раз, нехотя очнувшись,
Подниму свой ФАКел над пустыней…
Вижу каждый раз всё кучки, кучки…
Как благие помыслы – навыверт…

Разомкнув гноящиеся веки,
Вижу Свет, текущий прямо в сердце.
Гоблин я? или уже не гоблин?
Крылья у меня иль перепонки?

Как раскрыть мне первую страницу?
Как дотронуться до тайны сотворенья?
Как довериться Любви, что больше жизни?
Как не оскорбить созданье Божье?

Как не оскорбить созданье Божье?

Я стою обеими ногами
На земле, которой краше нету.
Чувствую, живу, люблю, прощаю,
Потому что рядом – человеки…

ППКС?

Вот так всегда: стоит встать в боксерскую стойку, обязательно найдется тот, кому захочется тебя побить. Причем, по правилам «боёв без правил». А разнюнился – те же бойцы бегут тебе сопли вытирать.

:shock: Однако! Неужели все так поняли??? Тогда пока. Жаль, тему не смогу закрыть...